Страница 1 из 3 Анна Гайдук, выпускница 2002 г. I Дымчато-сизые предрассветные сумерки окутывали улицу. На старой колокольне с проржавевшим шпилем и потрескавшимися стенами пробило пять. Протяжные удары колокола на несколько мгновений разорвали ленивую, сонную тишину осеннего утра, вскоре вслед за тем вновь безраздельно воцарившуюся в воздухе. Вдруг послышался глухой шум, дверь одного из особняков отворилась, и на пороге появился молодой человек с всклокоченными темными волосами и горящими глазами, В дрожащих руках его была кипа исписанных нотных листов. Оказавшись на улице, он с удивительной поспешностью, не разбирая дороги, бросился бежать, поминутно спотыкаясь о выступающие камни мостовой. Вдруг, словно пораженный какой-то внезапной мыслью он резко остановился и в течение нескольких минут с удивлением рассматривал нотные листы, которые держал в руках; казалось, он впервые заметил их и пытался понять, что же это такое, и откуда оно взялось. Внезапно лицо его осветилось догадкой, а вслед за тем исказилось гримасой беспредельного, невыразимого ужаса, как будто бы он увидел разверстые ворота ада. С коротким вскриком он нервным, неловким движением отбросил от себя бумаги, которые, белокрылыми чайками затрепетав в воздухе, опустились, медленно кружась, на землю и застыли как бы в напряженном ожидании, чуть подрагивая при слабых порывах ветра. Отпрянув назад, юноша прижался спиной к стене ближайшего дома и обвел разлетевшиеся по мостовой бумаги взглядом затравленного зверя, знающего, что пойман в ловушку, из которой только один выход - смерть. Не в силах выносить сознания этой безысходности, молодой человек закрыл глаза и оставался несколько минут в полной неподвижности, не теряя сознания только потому, что был всецело охвачен страхом, не позволявшим ему проявить даже такую самостоятельность, как обморок. Из этого состояния несчастного вывела проезжавшая мимо пролетка, хозяин которой был изрядно удивлен и напуган, когда смертельно бледный, еле державшийся на ногах человек бросился к нему и, схватив за уздцы шарахнувшихся в сторону лошадей, попросил срывающимся голосом отвезти его на Софийскую набережную. Поначалу извозчик хотел, было, отказать, рассудив про себя, что связываться со всякими сумасшедшими порядочной персоне не к лицу, да и опасно, но более чем солидная сумма, обещанная за поездку, изменила его намерения, и вскоре он уже понукал с деловитым видом еще не успевших успокоиться лошадей, прикидывая в уме, как бы поскорее доехать до указанного места и избавиться от странного пассажира. А странный пассажир сидел тем временем, скрючившись в неудобной позе, в углу пролетки и нервически грыз ноготь, устремив вперед себя ничего не видящий, бессмысленный взгляд. Его била мелкая дрожь. Он поминутно впадал в какое-то забытье, выйдя из которого не помнил, кто он, куда и зачем едет, затем вспоминал, и вместе с памятью возвращался страх, и он снова стремился все забыть и в то же время боялся все забыть, потому что должен был помнить главное, а что главное он тоже толком не осознавал и приходил в ужас от этой мыс-ли, и хотел забыться, чтобы не чувствовать этот ужас... Временами эти сумбурные мысли (или не мысли даже, а ощущения) прерывались обрывками мелодий, внезапно возникавшими в его сознании и также внезапно пропадавшими. "А ведь так, наверное, и сходят с ума", - на удивление здраво и отчетливо подумалось ему, и тотчас же он провалился в темноту, как будто на него одели черный бархатный мешок, не пропускавший ни света, ни звуков, ни запахов... II - Александра Николаевна! Александра Николаевна! Филипп Алексеевич приехали, вас видеть хотят. - круглое личико Насти, выглядывавшее из-за полуоткрытых дверей разрумянилось от изумления и любопытства - Филипп? - Они, они! Вас видеть хотят. И странные такие: опять, видно, нервозничают. - Филипп? - никак не могла сообразить спросонок Александра Николаевна. - Да они, они, барыня! Сашенька, - раздался слабый голос из соседней комнаты - Сашенька. Звук этого голоса подействовал на Александру Николаевну, как удар хлыста; она, моментально стряхнув с себя остатки сна, вскочила с постели и, набросив пеньюар, опрометью бросилась в гостиную, чуть не сбив с ног горничную, которая не успела вовремя посторониться. Филипп (пришедший в себя буквально в ту самую минуту, как извозчик довез его до нужного дома) сидел, сгорбившись, на низеньком диванчике, обитом темно-синим утрехтским бархатом и тщетно пытался унять дрожь. Не говоря ни слова, Александра Николаевна села рядом и обняла его, прижав его голову к своей груди. Так они сидели, молча, несколько минут. Он зарылся лицом в пышные кружева ее светло-кремового пеньюара и кусал их, пытаясь унять крик, нараставший откуда- то из глубины его существа- Но крик все-таки прорвался. Филипп вырвался из объятий Александры Николаевны и заметался в истерическом припадке по гостиной, срывая со стен картины и портьеры, переворачивая хрупкую мебель, разбивая вдребезги расставленные по всей комнате фарфоровые безделушки и крича что-то невразумительное. Александра Николаевна не пыталась его остановить. Зная по горькому опыту, что это невозможно, она продолжала сидеть и только печально смотрела на безумца. Когда припадок подошел к концу, и Филипп, обессилев, снова сел рядом с Александрой Николаевной, она поцеловала его в лоб и стала гладить по голове, тихо шепча что-то нежное и успокаивающее. Наконец, он посмотрел ей в глаза (взгляд его был вполне осмысленным) и еще дрожащим голосом произнес: "Сашенька, я так больше не могу." - Что не можешь? - мягко спросила Александра Николаевна. - Жить не могу. Это невыносимо. - Филипп судорожно всхлипнул - Я... так... больше не вынесу.
|